Кожеозерский Богоявленский монастырь

Архимандрит Рафаил (Карелин) На пути из времени в вечность. Воспоминания

Схиархимандрит Серафим

Моя первая встреча с известным подвижни­ком, делателем Иисусовой молитвы, духовником Глинской обители схиархимандритом Серафимом (Романцовым)¹¹ произошла в Илори - в селе, где я несколько лет служил настоятелем храма свя­того Георгия.

Однажды я поехал в Сенаки, чтобы посетить архимандрита Константина (Кварая) и остаться в его обители на несколько дней. Доехав до Сена­ки, я взял такси, чтобы подняться в горы, где в нескольких километрах был монастырь Рождества Пресвятой Богородицы, в котором служил отец Константин. Но неожиданно таксист заупрямил­ся и сказал, что не может ехать по проселочной дороге. Я стал дожидаться другого такси. Прохо­дило время, не было никакой попутной машины. Идти пешком я не решился, так как плохо знал до­рогу. Наступил вечер, и мне ничего не оставалось делать, кроме как возвратиться назад в Илори.

Выйдя на трассу, я сел в автобус и вернулся в Илори уже глубокой ночью. Подхожу к церковной ограде и с удивлением обнаруживаю, что в моей квартире (состоявшей из двух келий) го­рит свет. Захожу и вижу: старый монах спокойно сидит за столом, как у себя дома, и разговаривает с нашим пономарем отцом Георгием (Булискерия), а другой, молодой, монах разжег печь и ва­рит картошку - в общем, в моей комнате тепло и уютно. Старый монах оказался глинским архи­мандритом Серафимом, известным мне заочно, по рассказам моих духовных друзей, посещавших Глинскую пустынь.

Когда Глинская пустынь была закрыта, ее мо­нахи разъехались кто куда. Отец Серафим в молодости жил в горах около Сухуми, хорошо знал этот край и решил временно обосноваться здесь. С ним был монах, который некогда служил в де­сантных войсках, но, получив травму черепа во время прыжка с парашютом, демобилизовался и поступил в монастырь. Он сопровождал отца Се­рафима как его послушник и келейник. Отличал­ся он беспрекословным послушанием и, казалось, ловил на лету каждое слово отца Серафима, каждое движение его руки. Он все время молчал, а когда его спрашивали, то отвечал кратко и одно­сложно. Отец Серафим рассказывал о нем, что после контузии он испытывает постоянные голов­ные боли; но, несмотря на болезнь, его лицо по­стоянно светилось детской радостью.

Когда мы с отцом Георгием остались одни, я спросил его: «Как же ты пустил в мою комнату незнакомого человека?». Старец, не задумыва­ясь, ответил: «Сердце подсказало...».- «А ты предупредил его, что я уеду в Сенаки и приеду только через несколько дней?» - снова спросил я. «Да, я сказал, а он говорит: "Подождем, уви­дим"». Мы все дружно поели картошку. Даже отец Георгий изменил своему правилу и сел за трапезу ночью.

С первых же слов отца Серафима у меня воз­никло чувство, будто я знаю его уже много лет. В этом старце были необыкновенная простота и любовь, но впоследствии я не раз видел, как он скрывал эту любовь под внешней строгостью к сво­им чадам. Иногда он, казалось, гневался на них, но когда видел, что они искренно каются и просят прощения у Бога, то спешил ободрить и утешить их. Казалось, что солнышко зашло за грозовую тучу, а потом выглянуло опять.

Отец Серафим не имел светского образова­ния. Его академией были монастырь и пустыня. Он обладал огромным духовным опытом и даром проникновения в человеческую душу. Старец был замечательным рассказчиком. Его беседы захва­тывали людей, окружавших его. Но он умел говорить о том, что этим людям действительно было нужно. И в рассказах о своей прошлой жиз­ни отвечал на еще не заданные вопросы, которые волновали их.

В беседах со мной он мало касался своей жизни в пустыне, а говорил о трудностях духовничества, о вопросах, которые надо было решать на испове­ди, о демонических искушениях, которым подвер­гается монах в монастыре и в миру, о грехах и со­блазнах, которые особенно часто встречаются в приходской жизни священника. Его рассказы изо­биловали примерами, это были как бы воспомина­ния о виденных и пережитых им событиях. Разу­меется, он не называл лиц. Эти рассказы отчасти походили на повествования патериков, только он старался как можно лучше показать темные глуби­ны человеческой души и те искушения, которые особенно характерны для нашего времени. Прохо­дили дни, месяцы и годы, и я начинал осознавать, что это он мудро и проникновенно говорил для меня: он обличал меня в моих грехах, побуждая к покаянию, видел мои слабости глубже, чем я, при­мерами других предостерегал меня. Этот старец глубоко понимал трагизм монашества, лишенного монастырей, выброшенного из необходимой для него духовной среды и задыхающегося в атмосфе­ре этого мира. Поэтому на исповеди он был очень снисходительным к грешнику, но в то же время тре­бовал борьбы с грехом и главным условием проще­ния кающегося считал решимость не повторять гре­хи. Его снисходительность никогда не переходила в потакание человеческим слабостям.

Местом своего жительства отец Серафим из­брал Сухуми. Сначала он прописался у жителя Илори Фомы Радченко - прихожанина нашей Церкви, а затем купил небольшой домик в Суху­ми. Это место было выбрано им не случайно.

Пресс хрущевских гонений в Грузии ощущался слабее - он как бы амортизировался самим характером грузинского народа: грузины и абхазы не любили смотреть через чужие заборы на то, что делают соседи, а к доносчикам даже начальство относилось с нескрываемым презрением. Борьба с религией, точнее, гонение на духовенство и ве­рующих, проводилась в это время довольно вяло, отдельными кампаниями, для отчета и отписки. Произвола уполномоченных по делам Церкви мы также не ощущали. Случаи безобразного отноше­ния к верующим имели место лишь со стороны милиции, и то потом оказывалось, что это было приемом для получения подарка, после которого блюститель порядка спрашивал: «А может быть, вас кто-нибудь обижает? Сообщите нам!..». Но не только поэтому отец Серафим вернулся в Суху­ми, где уже бывал после первого закрытия Глин­ского монастыря в 20-х годах. В так называемой Малой Сванетии, в нескольких десятках кило­метров от города, в районе озера Амткел, в горах, в дремучем лесу, где даже днем стоит полумрак, на Черной речке и на Варганах жили пустынни­ки. Они строили деревянные домики с несколь­кими келиями, расчищали лес и на образовав­шейся поляне разводили огород (сажали пре­имущественно кукурузу и картошку); собирали в лесу ветки, распиливали упавшие стволы дере­вьев, так что топлива было достаточно для самой лютой зимы. Собирали ягоды и каштаны. Основ­ную пищу составляли толченые сухари. Из бело­го хлеба благодетели пустынников сушили суха­ри, а затем толкли их в ступе. Получалась как бы мелкая крупа. Можно было сварить несколько очищенных картофелин, затем бросить горсть толченых сухарей в кипящую воду, налить пост­ного масла - и обед готов! На зиму сушили также шиповник и листья брусники, которые употреб­ляли как чай. Жили пустынники или как скитяне - по три-четыре человека,- или как отшель­ники.

Отец Серафим считал главной целью своего приезда в Сухуми духовное окормление пустынников. Свой огромный опыт, молитвенный труд и, главное, свою отцовскую любовь он вложил в это духовное служение. Нередко в сопровождении нескольких спутников посещал он пустынников, проходя среди зарослей, пересекая речки, подни­маясь и спускаясь по склонам гор, проделывая дорогу в несколько десятков километров. Этот труд, непосильный для многих юношей, совер­шал семидесятилетний старец. Пустынники при­ходили к нему в Сухуми почти всегда по ночам: несмотря на то что особых притеснений мы не ис­пытывали, опасаться различных провокаций, не­приятностей и даже высылки старца из города все же приходилось. Идеологическо-полицейский аппарат давил сверху, и поэтому нужны были какие-то доказательства, что антирелигиозная работа проводится. Отказать своим духовным детям во встречах старец не мог, ведь для них он жил. Легкий стук, дверь тихо отворялась - и посетитель быстро заходил во двор дома. Иногда беседы с пустынниками длились всю ночь. Знали об этом власти? Мне кажется, лишь делали вид, что не знают.

Не так давно была издана книга монаха Мер­курия «В горах Кавказа»*.

* Монах Меркурий. В горах Кавказа. Записки современ­ного пустынножителя. М.: Паломникъ, 1996.

Это единственный из­вестный мне рассказ очевидца о жизни современ­ных кавказских пустынников, увидевший таким образом свет. Жаль, что в записях отца Меркурия существует пробел: там недостаточно раскрыта сама основа монашеской жизни, главное в ней - послушание. Зная многих пустынников, мы были свидетелями того, что те из них, кто находился под молитвенным покровом отца Серафима и слушал­ся его как наставника, шли ровным духовным путем. Казалось, что старец вел их за руку через ду­ховные стремнины и пропасти, более глубокие, чем пропасти и овраги в горах, где стояли их хи­жины. Послушание - это крылья монаха. Пустынники, имевшие духовными отцами опытных стар­цев - таких, как схиархимандрит Серафим, отли­чались рассудительностью и мирным устроением духа. А те, которые жили самовольно, начав свой духовный путь с непосильных подвигов, впадали в тяжелые искушения и теряли приобретенное годами труда.

Святые отцы пишут, что в монастыре диавол бросается на монахов как пес, а в пустыне - как лев. Главное оружие у пустынников - смирение и молитва. Но смирения без послушания стяжать невозможно или почти невозможно. Разгоряченное воображение, основанное на вере в свою исключи­тельность,- это черные крылья гордости, которые могут поднять обольщенного человека над землей, но они внезапно ломаются, и гордый подвижник падает на землю, разбиваясь при этом падении.

Мы знали пустынников, которые взяли на себя подвиг полного безмолвия и уединения, предварительно не подготовившись к нему послушани­ем, и поэтому впали в умопомрачение. Один из таких обольщенных демоном бегал по пустыне и кричал: «Серафим - это колдун, который не дает покоя мне ни днем, ни ночью». Отец Меркурий описывает монаха, который на пожертвования, предназначавшиеся пустынникам, купил себе в Су­хуми дом и прописку. Однако отец Меркурий, оче­видно, не знал, что первоначальной причиной па­дения этого монаха явилось его непослушание духовному отцу. Это непослушание началось уже в последние годы существования Глинской пус­тыни и кончилось самым страшным образом. Быв­ший монах Глинского монастыря снял с себя крест, ушел в мир и спился до такого состояния, что его пьяным подбирали на улице. Как скорбел об этом человеке отец Серафим! Как он плакал, молясь, чтобы Господь не оставил погибнуть несчастную душу! И действительно, перед смертью этот мо­нах (не буду называть его имени) как бы очнулся, пришел в себя, принес глубокое покаяние, снова надел крест и умер, пособоровавшись и причастив­шись, открыто исповедуя свои грехи.

Монах должен находиться в послушании у стар­ца и отсекать перед братьями свою волю. Про этот Догмат монашества преподобный Ефрем Сирин писал: «Смиренный монах страшен для демонов»*.

* См. Преподобный Ефрем Сирин. Ответ на некоторые вопросы //Творения: В 2 т. Т.2. М., 1993. С.383-385.

Сам отец Серафим прошел многолетнюю тяжелую школу монастырского послушания, затем учился в «академии смирения» - в тюрьмах, ссылках и лагерях, приобрел опыт пустынножителя в сте­пях Киргизии и горах Кавказа. Поэтому его мож­но назвать «доктором монашеских наук».

Один монах рассказывал, как он жил со своим старцем в пещерной келий многие годы. Когда ста­рец умирал, то велел похоронить себя в пещере, а ему - немедленно идти в Сухуми. При этом он указал путь - обходной, долгий и тяжелый. После погребения старца монах решил выбрать короткий и знакомый ему путь через перевал. Он успокаи­вал себя тем, что воля старца состояла в том, чтобы он шел в Сухуми, а каким путем - это безразлич­но, тем более что старец в предсмертной болезни, уже почти в забытьи, мог вообще перепутать доро­ги. И вот он отправился коротким путем.

Было ясное утро, ничто не предвещало несча­стья. Он шел по дороге быстрыми шагами и читал молитву, которой навыкнул в годы пустынниче­ства. Вдруг подул ветер, и небо затянуло густой молочной пеленой. Пошел снег. Вернуться назад было уже невозможно, идти вперед по тропинке, исчезнувшей под сугробами, также нельзя. Наста­ла ночь. Монах стоял, прислонившись к скале, окоченев от холода. Он понял, что послушание или непослушание старцу было для него выбором меж­ду жизнью и смертью. Из-за нарушения старчес­кого слова он теперь погибает. Но, видно, за много­летние труды и молитвы покойного старца Господь помиловал ослушника. Его нашли полумертвым, обмороженным случайные путники и принесли в город. После этого он долго болел. Он часто рас­сказывал о том, что случилось с ним, и говорил что непослушание - это предательство самого себя, это грех для монаха, подобный самоубийству. Отец Серафим сам был опытным делателем Иисусовой молитвы. И послушание считал необ­ходимым для нее условием. Он говорил, что если человек упорным трудом стяжет навык к Иисусо­вой молитве, но не исцелит свою душу послуша­нием и не будет отсекать свою волю, то молитва, произносимая по привычке, окажется вовсе не той сокровенной непрестанной молитвой, о которой писали подвижники, а всего лишь словами, так как гордый ум не может сочетаться с именем Иисуса Христа - этого непостижимого Смирения.

Он говорил о том, что для стяжания Иисусо­вой молитвы необходима борьба со страстями: в чистом сердце молитва пробуждается сама собой. Древние святые пребывали в постоянной молитве именно благодаря своей простоте и незлобию. Старец внушал, что молитва не должна быть ото­рвана от жизни. Он предостерегал от искусствен­ных приемов ввождения ума в сердце и учил, что Иисусову молитву, особенно вначале, надо произ­носить вслух самому себе, при этом сосредотачи­вать внимание на движении губ. Старец говорил, что молитва затем сама найдет место. Он считал так­же полезным соединять Иисусову молитву с ды­ханием, когда молитва читается про себя.

В первые годы своей жизни в Сухуми старец ежедневно ходил в кафедральный собор. Епископ Леонид (Жвания), правящий архиерей, благословил отца Серафима принимать народ на исповедь. Надо сказать, что владыка Леонид был личностью незаурядной. В молодости он учился в семинарии, но сана не принял. В послереволюционные годы был следователем революционного трибунала в Западной Грузии, работал в прокуратуре и занимал высокие посты. Но, видимо, сильно хо­телось ему кончить жизнь тем, чем начал. И он ре­шил стать священником. Это решение в опреде­ленных кругах вызвало шок, но он своего намере­ния не изменил. Католикос-Патриарх Мелхиседек (Пхаладзе) рукоположил его во священники, а затем, посчитав, что человек с такими знаниями и опытом может быть полезен Церкви в более вы­соком сане, предложил ему архиерейство. Так свя­щенник Леонтий стал епископом Леонидом. От­личался он твердым, но справедливым характе­ром. Умел наказывать, но охотно прощал, когда человек, не оправдываясь, признавал свою вину. В годы хрущевских гонений не раз вставал вопрос о закрытии Сухумского кафедрального собора, но епископ Леонид мужественно отстаивал права Церкви. Неоднократно он обращался в пра­вительство с официальными протестами по поводу несоответствия Конституции новых законодатель­ных актов в отношении Церкви. Он был одним из тех грузинских иерархов, благодаря которым в 60-е годы, во времена гонений, храмы в Грузии не были закрыты, а законодательство о религиоз­ных культах, душившее Церковь в России, в Гру­зии фактически не действовало. Епископ Леонид с любовью относился к отцу Серафиму и подолгу беседовал с ним.

У отца Серафима были многочисленные духов­ные чада в России. Паломники Глинского монас­тыря потянулись теперь в Сухуми, и кафедральный собор наполнился народом. Отец Серафим во время исповеди решал духовные вопросы, давал наставления и советы; здесь, вдали от Глинском пустыни, в Сухуми, он снова встретился со своей паствой. Чему отец Серафим преимущественно учил людей? - Видеть во всем волю Божию и по­коряться ей. Некоторые из его духовных чад по его указанию делали выписки из святых отцов (особенно часто - из «Лествицы» и «Ответов на вопросы» преподобных Варсонуфия и Иоанна), и он раздавал эти выписки на благословение, как краткое руководство в духовной жизни.

К отцу Серафиму часто приезжал из Тбилиси его духовный друг - схиархимандрит Андроник (Лукаш). Оба старца хотели сохранить единство братии Глинского монастыря, которая была рассе­яна и разбросана по всей огромной стране. И дей­ствительно, монахи Глинской пустыни знали, что они всегда найдут помощь и приют у митрополи­та Зиновия и у обоих старцев.

Меня интересовало отношение глинских мо­нахов к книге схимонаха Илариона «На горах Кавказа»*, которая послужила причиной так называ­емого имяславского раскола и последующих спо­ров.

* Схимонах Иларион. На горах Кавказа. Беседа двух пустынников о внутреннем единении с Господом наших сердец, через молитву Иисус Христову, или Духовная деятельность современных пустынников. 2-е издание, исправленное и много дополненное. Баталпашинск, 1910.

Но мне не удалось спросить об этом отца Серафима. Некоторые старцы осторожно говори­ли: «Истина где-то посередине». Что значит «по­середине» - они богословски вряд ли могли определить. Я не смею подменять их слова своей итерпретацией, но все-таки у меня сложилось мнение, что, с одной стороны, они понимали, что книге схимонаха Илариона собран богатый материал из святоотеческих писаний и отрицать всю книгу - значит сжечь с плевелами пшеницу, то есть отрицать учение тех отцов, которые представ­лены в ней. Но в то же время они понимали и чув­ствовали, что тезис «Имя Христа - это Бог» мо­жет привести к самообольщению и духовной гор­дыне, если будет положен в основу «богословия молитвы» и таким образом примет умозрительную форму. Поэтому эти старцы советовали обращать­ся с книгой схимонаха Илариона очень осторож­но, как со стоящими на полке флаконами, в одних из которых лекарство, а в других яд.

Они утверждали, что только человек, имеющий личный опыт в Иисусовой молитве, может взять из этой книги полезное для себя, но лучше не рис­ковать, а обращаться непосредственно к святым отцам, особенно наставникам последнего времени: Игнатию (Брянчанинову) и Феофану Затворнику (которые в то время еще не были прославлены). Отзыв о книге «На горах Кавказа» был затрудни­телен для них еще и в силу того, что как делатели Иисусовой молитвы они переживали состояние посещения благодати Божией и внутренних озаре­ний, когда слова молитвы в субъективном воспри­ятии как бы сливаются в одно с действием благо­дати - с внутренней феофанией, богоявлением. Поэтому они боялись нечаянно оскорбить имя Иисуса Христа, Которым они духовно жили и ды­шали. Но я не знаю ни одного случая, когда бы глинский старец рекомендовал пользоваться этой кни­гой своим ученикам. Можно сказать, что перевод определенных моментов субъективного молитвен­ного подвига в область богословских суждений по­родил несоответствие, принявшее форму раскола, а в некоторых случаях - и ереси.

Старцы были не богословами, а молитвенника­ми и, дорожа молитвой как своим духовным сокро­вищем, они избегали каких-либо отвлеченных рас­суждений и оценок, боясь, что неправильное мне­ние может помешать их внутренней молитве и посеять в сердце сомнение. Их совет был читать молитву с детской простотой: «Лучше лепетать языком, как младенец, чем вдаваться в высокие рас­суждения». «Решать богословские вопросы не дело монахов. Мы не профессора»,- говорили они. Но надо сказать, что именно профессора академий и университетов - Флоренский, Булгаков и другие друзья «мятежного Афона» - своими гностически­ми рассуждениями об имяславстве действительно «оформили» его как пантеистическую ересь. Впоследствии популяризаторы Флоренского еще более запутали эклектический гностицизм Флоренского и приписали ему взгляды о каких-то энергиях са­мого символа, якобы единосущных с энергиями Символизируемого. Это уже похоже на каббалис­тическое учение о микроэманациях имен, которые подготовляют душу к единосущной ей макроэма­нации Божества. Впрочем, высказывается и такое мнение, что «новооткрыватели» Флоренского про­сто не поняли его.

Однако вернемся к схиархимандриту Серафиму. Он считал, что монахи, кроме болезни или крайней немощи, должны непременно исполнять «пятисотницу». Из акафистов он очень любил акафист Успению Божией Матери. Ученых монахов отец Рафаил уважал, но чувствовалось, что его душа стремится к общению не с ними, а с молитвенниками. Стяжавшие Иисусову молитву духом узнают друг друга и понимают один другого с полуслова.

Отец Серафим почти не рассказывал мне о сво­ей жизни в пустыне. Наверное, он знал, что этот опыт не соответствует моей жизни и не пригодит­ся мне. Если заходила речь о пустыне, то он рассказывал лишь внешние события, как будто уво­дил человека от того, к чему не всякий должен прикасаться своей рукой. Он рассказывал о том, как медведь повадился в огород, где монахи посадили кукурузу, и лакомился початками каждую ночь. Долго они не знали, как поступить со зверем: обращаться к охотникам, чтобы те убили медве­дя, не хотели - и его жалко было, и сами охотни­ки, повадившись к ним в гости, могли не хуже мед­ведя обирать их огород. Наконец придумали: свя­зали друг с другом пустые консервные банки и опустили их в ручей, так что банки, плавая на по­верхности потока, бились друг о друга. Медведь инстинктивно боится звука металла, поэтому, услы­шав незнакомый для него зловещий стук, он испу­гался и убежал.

Полевые мыши также приносили огороду не­малый вред. Пустынники взяли из селения кота, но кот, как будто заключив договор с мышами, спокойно смотрел на них. Тогда решили все-таки поставить мышеловки. Собрали целое совещание по этому вопросу: можно убивать мышей монаху или нет - и наконец решили: «Мы мышей не уби­ваем, а искушаем: хочешь - иди в мышеловку!». Отец Серафим рассказывал об этом с добродуш­ным юмором.

К экуменизму старец относился, как и все мо­нахи, отрицательно, но не любил, когда при нем говорили об этом и осуждали иерархов. «Покрой одеждой своей отца своего»,- говорил он. Всю жизнь отец Серафим был гоним и преследуем, многие годы провел в тюрьме и ссылке, пережил два разгрома Глинского монастыря, но мы никог­да не слышали от него слов осуждения или ропота, он все принимал как волю Божию. Об известном митрополите Николае (Ярушевиче) отец Серафим говорил: «Митрополит Николаи глубоко покаялся. Он исповедовался у меня. Он любил нашу Глин­скую обитель». Старец был высокого мнения о Пат­риархе Алексии I (Симанском) и считал, что тот де­лает все что может, но не все в его силах.

Я был свидетелем, как непослушание отцу Се­рафиму оканчивалось непредвиденными бедствиями, как опасно не слушаться старца, даже когда он дает простой совет. В Гудаутской церкви, где я служил в 70-х годах, был прихожанин - столяр, по имени Павел. Он был человек церковный, но с ка­ким-то уклоном. Выбрал себе в руководительницы пустынницу схимонахиню Елену, которая обычно поносила духовенство и рассказывала о каких-то бывших ей видениях. Отец Серафим не благослов­лял советоваться с этой пустынницей, а тем более называть ее духовной матерью. Однажды он ска­зал об этом Павлу, но тот ответил дерзко: «Осуж­дать всех людей грех. Только матушку Елену осуж­дать не грех?». Отец Серафим сказал: «Я предуп­реждаю тебя, а ты поступай так, как сам знаешь».

Тот съездил к пустыннице и, вернувшись до­мой, принялся за обычную работу. Мысленно вспоминая разговоры с этой монахиней, он отклю­чился от своей работы, и электрическая пила отсекла ему несколько пальцев на руке. Впоследствии он признавался: «Если бы я не поехал к Елене, это­го бы не случилось». Елена пророчествовала, что ее келия станет святым местом для паломников, что потом здесь построится большой монастырь. Но умерла она какой-то странной смертью, а мес­то, где она жила, оказалось вскоре заброшенным и опустевшим.